Неточные совпадения
— Певец Ново-Архангельской,
Его
из Малороссии
Сманили господа.
Свезти его в Италию
Сулились, да
уехали…
А он бы рад-радехонек —
Какая уж Италия? —
Обратно в Конотоп,
Ему здесь делать нечего…
Собаки
дом покинули
(Озлилась круто женщина),
Кому здесь дело есть?
Да у него ни спереди,
Ни сзади… кроме голосу… —
«Зато уж голосок...
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта,
уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты к ее огромному
дому на Большой Морской. Гости выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Только когда Анна уже
уехала из его
дома и Англичанка прислала спросить его, должна ли она обедать с ним или отдельно, он в первый раз понял ясно свое положение и ужаснулся ему.
«После того, что произошло, я не могу более оставаться в вашем
доме. Я
уезжаю и беру с собою сына. Я не знаю законов и потому не знаю, с кем
из родителей должен быть сын; но я беру его с собой, потому что без него я не могу жить. Будьте великодушны, оставьте мне его».
«Это что еще?» подумал Левин, когда лакей, выбежав
из дома, остановил тарантас. Это был машинист, про которого совсем забыл Левин. Машинист, раскланиваясь, что-то говорил Весловскому; потом влез в тарантас, и они вместе
уехали.
«Да, не надо думать, надо делать что-нибудь, ехать, главное
уехать из этого
дома», сказала она, с ужасом прислушиваясь к страшному клокотанью, происходившему в ее сердце, и поспешно вышла и села в коляску.
Иван. Да-с, оно, конечно… А как давеча господин Карандышев рассердились, когда все гости вдруг
уехали! Очень гневались, даже убить кого-то хотели, так с пистолетом и ушли
из дому.
Ворота всех
домов тоже были заперты, а в окнах квартиры Любомудрова несколько стекол было выбито, и на одном
из окон нижнего этажа сорвана ставня. Калитку отперла Самгину нянька Аркадия, на дворе и в саду было пусто, в
доме и во флигеле тихо. Саша, заперев калитку, сказала, что доктор
уехал к губернатору жаловаться.
Захотелось сегодня же, сейчас
уехать из Москвы. Была оттепель, мостовые порыжели, в сыроватом воздухе стоял запах конского навоза,
дома как будто вспотели, голоса людей звучали ворчливо, и раздирал уши скрип полозьев по обнаженному булыжнику. Избегая разговоров с Варварой и встреч с ее друзьями, Самгин днем ходил по музеям, вечерами посещал театры; наконец — книги и вещи были упакованы в заказанные ящики.
Но затем он решил сказать, что получил телеграмму на улице, когда выходил
из дома. И пошел гулять, а за обедом объявил, что
уезжает. Он видел, что Дмитрий поверил ему, а хозяйка, нахмурясь, заговорила о завещании.
Утром, когда Самгин оделся и вышел в столовую, жена и Кутузов уже ушли
из дома, а вечером Варвара
уехала в Петербург — хлопотать по своим издательским делам.
Он позвонил Егора и едва с его помощью кое-как оделся, надевая сюртук прежде жилета, забывая галстук. Он спросил, что делается
дома, и, узнав, что все
уехали к обедне, кроме Веры, которая больна, оцепенел, изменился в лице и бросился вон
из комнаты к старому
дому.
За отсутствием Татьяны Марковны Тушин вызвался быть хозяином Малиновки. Он называл ее своей зимней квартирой, предполагая ездить каждую неделю, заведовать
домом, деревней и прислугой,
из которой только Василиса, Егор, повар и кучер
уезжали с барыней в Новоселово. Прочие все оставались на месте, на своем положении. Якову и Савелью поручено было состоять в распоряжении Тушина.
Намерения его преодолеть страсть были искренни, и он подумал уже не возвращаться вовсе, а к концу губернаторской поездки вытребовать свои вещи
из дому и
уехать, не повидавшись с Верой.
Потом опять неделю было смирно в
доме, и гостья не кричала, а только не выходила
из комнаты и потом
уехала.
Отец мой почти совсем не служил; воспитанный французским гувернером в
доме набожной и благочестивой тетки, он лет шестнадцати поступил в Измайловский полк сержантом, послужил до павловского воцарения и вышел в отставку гвардии капитаном; в 1801 он
уехал за границу и прожил, скитаясь
из страны в страну, до конца 1811 года.
Так шли годы. Она не жаловалась, она не роптала, она только лет двенадцати хотела умереть. «Мне все казалось, — писала она, — что я попала ошибкой в эту жизнь и что скоро ворочусь домой — но где же был мой
дом?..
уезжая из Петербурга, я видела большой сугроб снега на могиле моего отца; моя мать, оставляя меня в Москве, скрылась на широкой, бесконечной дороге… я горячо плакала и молила бога взять меня скорей домой».
Валентин понял. Ему вдруг сделалось гнусно жить в этом
доме. Наскоро съездил он в город, написал доверенность отцу и начал исподволь собираться. Затем он воспользовался первым днем, когда жена
уехала в город на танцевальный вечер, и исчез
из Веригина.
Я запомнил: мать — не сильная; она, как все, боится деда. Я мешаю ей уйти
из дома, где она не может жить. Это было очень грустно. Вскоре мать действительно исчезла
из дома.
Уехала куда-то гостить.
Этот день наступил в субботу, в начале зимы; было морозно и ветрено, с крыш сыпался снег. Все
из дома вышли на двор, дед и бабушка с тремя внучатами еще раньше
уехали на кладбище служить панихиду; меня оставили
дома в наказание за какие-то грехи.
— Вот я то же самое думаю и ничего придумать не могу. Конечно, в крепостное время можно было и сидя в Самосадке орудовать… А вот теперь почитай и
дома не бываю, а все в разъездах. Уж это какая же жизнь… А как подумаю, что придется
уезжать из Самосадки, так даже оторопь возьмет. Не то что жаль насиженного места, а так… какой-то страх.
Даже ночью не спится Луке Назарычу: все он слышит грохот телег и конский топот. А встанет утром и сейчас к окну: может быть, сегодня остановятся. Не все же
уедут… Раза два
из господского
дома забегал к Луке Назарычу верный раб Аристашка, который тоже мучился переселением.
Обоз с имуществом был послан вперед, а за ним отправлена в особом экипаже Катря вместе с Сидором Карпычем. Петр Елисеич
уехал с Нюрочкой. Перед отъездом он даже не зашел на фабрику проститься с рабочими: это было выше его сил.
Из дворни господского
дома остался на своем месте только один старик сторож Антип. У Палача был свой штат дворни, и «приказчица» Анисья еще раньше похвалялась, что «
из мухинских» никого в господском
доме не оставит.
— Господи, господи, — шептал он, — ведь это правда!.. Какая же это подлость!.. И у нас, у нас
дома было это: была горничная Нюша… горничная… ее еще звали синьоритой Анитой… хорошенькая… и с нею жил брат… мой старший брат… офицер… и когда он
уехал, она стала беременная и мать выгнала ее… ну да, — выгнала… вышвырнула
из дома, как половую тряпку… Где она теперь? И отец… отец… Он тоже crop… горничной.
Скоро после того, как вы оставили ваш
дом, я
уехал из Петербурга; но,
уезжая, я уже не боялся за Алешу.
Митенька сидит и хмурит брови. Он спрашивает себя: куда он попал? Он без ужаса не может себе представить, что сказала бы княгиня, если б видела всю эту обстановку? и дает себе слово
уехать из родительского
дома, как только будут соблюдены необходимые приличия. Марья Петровна видит это дурное расположение Митеньки и принимает меры к прекращению неприятного разговора.
Раиса Павловна умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего по Уралу следы пещерного человека, и всплывшего на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое на поверхность безличного чиновного моря одной
из тех таинственных пертурбаций, какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто, одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий
уезжал из господского
дома с неизменной мыслью в голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
— Вот — почему! — заговорил доктор быстро и неровно. — Вы исчезли
из дому за час до ареста Николая. Вы
уехали на завод, где вас знают как тетку учительницы. После вашего приезда на заводе явились вредные листки. Все это захлестывается в петлю вокруг вашей шеи.
О равнодушном помещике в этом этюде не будет речи, по тем же соображениям, как и о крупном землевладельце: ни тот, ни другой хозяйственным делом не занимаются. Равнодушный помещик на скорую руку устроился с крестьянами, оставил за собой пустоша, небольшой кусок лесу, пашню запустил, окна в
доме заколотил досками, скот распродал и, поставив во главе выморочного имущества не то управителя, не то сторожа (преимущественно
из отставных солдат),
уехал.
— Нет, вы погодите, чем еще кончилось! — перебил князь. — Начинается с того, что Сольфини бежит с первой станции. Проходит несколько времени — о нем ни слуху ни духу. Муж этой госпожи
уезжает в деревню; она остается одна… и тут различно рассказывают: одни — что будто бы Сольфини как из-под земли вырос и явился в городе, подкупил людей и пробрался к ним в
дом; а другие говорят, что он писал к ней несколько писем, просил у ней свидания и будто бы она согласилась.
В то утро, которое я буду теперь описывать, в хаотическом
доме было несколько потише, потому что старуха, как и заранее предполагала,
уехала с двумя младшими дочерьми на панихиду по муже, а Людмила, сказавшись больной, сидела в своей комнате с Ченцовым: он прямо от дяди проехал к Рыжовым. Дверь в комнату была несколько притворена. Но прибыл Антип Ильич и вошел в совершенно пустую переднюю. Он кашлянул раз, два; наконец к нему выглянула одна
из горничных.
Здесь я должен заметить, что бессознательное беспокойство Егора Егорыча о грядущей судьбе Сусанны Николаевны оказалось в настоящие минуты почти справедливым. Дело в том, что, когда Егор Егорыч
уехал к Пилецкому, Сусанна Николаевна, оставшись одна
дома, была совершенно покойна, потому что Углаков был у них поутру и она очень хорошо знала, что по два раза он не ездит к ним; но тот вдруг как бы из-под земли вырос перед ней. Сусанна Николаевна удивилась, смутилась и явно выразила в лице своем неудовольствие.
Ченцов, ничего не ответив, а только неловко поклонившись, ушел
из гостиной, а потом и совсем
уехал из хаотического
дома.
«Пожалуйста,
уезжайте из этого
дома!»
Смотрел я на нее, слушал грустную музыку и бредил: найду где-то клад и весь отдам ей, — пусть она будет богата! Если б я был Скобелевым, я снова объявил бы войну туркам, взял бы выкуп, построил бы на Откосе — лучшем месте города —
дом и подарил бы ей, — пусть только она
уедет из этой улицы,
из этого
дома, где все говорят про нее обидно и гадко.
Сенька хворал тогда, Маша с отцом в Шабалдино к тётке
уехали, а я в углу
дома из карт строю и вижу: возлагает дьякон руку свою матери на грудь, рука — рыжая, и перстень серебряный на ней.
Зато, как только пронеслась в воздухе весть о скорой кончине крепостного права, Праведный, не мешкая много, заколотил свой господский
дом, распустил гарем и
уехал навсегда
из деревни в город.
Надеясь, что мне будет легче, если я
уеду из Гель-Гью, я сел вечером в шестичасовой поезд, так и не увидев более Кука, который, как стало известно впоследствии
из газет, был застрелен при нападении на
дом Граса Парана. Его двойственность, его мрачный сарказм и смерть за статую Фрези Грант — за некий свой, тщательно охраняемый угол души, — долго волновали меня, как пример малого знания нашего о людях.
— Ну, коли не хвастаете, что житье у вас такое, я
из дома никуда бы не
уехал. Да я и так никуда бы не
уехал. Хорошо у нас жить?
Потом строевые деревья
из лесу продавали потихоньку от начальства, потом осенью этой
из дома продали двери да рамы — разорили все и
уехали, а куда, и сами не знаем.
— Вот что! — неожиданно грубо и с сердцем заговорил Маклаков, когда снова подходили к
дому, где жил писатель. — Я в самом деле
уезжаю, — навсегда,
из России. Мне нужно передать этому… писателю бумаги. Видишь, вот — пакет?
Шабельский (выходя с Ивановым и с Анной Петровной
из дому). Наконец, Nicolas, это бесчеловечно!.. Сам
уезжаешь каждый вечер, а мы остаемся одни. От скуки ложимся спать в восемь часов. Это безобразие, а не жизнь! И почему это тебе можно ездить, а нам нельзя? Почему?
Иванов (волнуясь). Голубушка моя, родная моя, несчастная, умоляю тебя, не мешай мне
уезжать по вечерам
из дому. Это жестоко, несправедливо с моей стороны, но позволяй мне делать эту несправедливость!
Дома мне мучительно тяжело! Как только прячется солнце, душу мою начинает давить тоска. Какая тоска! Не спрашивай, отчего это. Я сам не знаю. Клянусь истинным богом, не знаю! Здесь тоска, а поедешь к Лебедевым, там еще хуже; вернешься оттуда, а здесь опять тоска, и так всю ночь… Просто отчаяние!..
Едучи в настоящем случае с железной дороги и взглядывая по временам сквозь каретное стекло на мелькающие перед глазами
дома, князь вдруг припомнил лондонскую улицу, по которой он в такой же ненастный день ехал на станцию железной дороги, чтобы
уехать совсем
из Лондона. Хорошо ли, худо ли он поступил в этом случае, князь до сих пор не мог себе дать отчета в том, но только поступить таким образом заставляли его все его физические и нравственные инстинкты.
«Вчерашнего числа Елена Николаевна совсем
уехали из вашего
дома. Мы их спрашивали, куда они
уезжают, и они нам сказали, что к маменьке ихней. Мы на другой день ходили к их маменьке; она сказала, что их нет у них, и очень сами этим встревожились! Спиридон Скворцов и Михайла Гаврилов».
— Это вас папа все подговаривает: ему всегда куда-нибудь — только да
из дому уехать! — продолжала с тем же недовольством Мерова.
Бегушев, когда приезжала к нему Домна Осиповна, был
дома и только заранее еще велел всем говорить, что он
уехал из Москвы. После ее звонка и когда Прокофий не принял ее, Бегушев усмехнулся, но так усмехаться не дай бог никому! Через неделю он в самом деле
уехал за границу.
Евгений с тех пор, как встретил ее с ребенком, не видал ее. На поденную она не ходила, так как была с ребенком, а он редко проходил по деревне. В это утро, накануне Троицына дня, Евгений рано, в пятом часу, встал и
уехал на паровое поле, где должны были рассыпать фосфориты, и вышел
из дома, пока еще бабы не входили в него, а возились у печи с котлами.
Варвара Алексеевна
уехала на время,
из чужих гостил только дядюшка. Марья Павловна, как всегда, была
дома.
Не то удивляясь, не то одобряя действия полиции, которая устроила все так хорошо, министр покачал головою и хмуро улыбнулся толстыми темными губами; и с тою же улыбкой, покорно, не желая и в дальнейшем мешать полиции, быстро собрался и
уехал ночевать в чей-то чужой гостеприимный дворец. Также увезены были
из опасного
дома, около которого соберутся завтра бомбометатели, его жена и двое детей.